ВЕСТНИК ПЕРМСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. ИСТОРИЯ

ВЛАДИВОСТОКСКАЯ КРЕПОСТНАЯ ЖАНДАРМСКАЯ КОМАНДА В 1904‒1907 ГОДАХ: ОТ ВОЙНЫ С ЯПОНИЕЙ ДО ПЕРВОЙ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

В. К. Азаревич — 2024-10-07

На основе ранее не публиковавшихся документов Государственного архива Российской Федерации и Российского государственного исторического архива Дальнего Востока рассматриваются изменения, произошедшие в деятельности и организации Владивостокской крепостной жандармской команде в 1904‒1907 гг. Показано, что Русско-японская война вызвала рост численности служащих крепостной жандармерии, что было связано с фактическим статусом Владивостока как прифронтового города, что требовало соответствующих изменений в службе жандармских органов, для которых приоритетной стала задача по борьбе с вражеским шпионажем. Последующие изменения в функциях Владивостокской крепостной жандармской команды были вызваны событиями Первой русской революции 1905–1907 гг. Из-за отсутствия во Владивостоке органов политического сыска эти обязанности были возложены на крепостную жандармерию, которая стала первым розыскным органом на Дальнем Востоке. Несмотря на нехватку квалифицированных кадров, развитость и активность революционного движения в регионе, опиравшееся на эмигрантские организации в Японии, Владивостокской крепостной жандармской команде удалось достичь определённых успехов в борьбе с революцией. При этом во всех случаях изменения, происходившие с крепостной жандармерией, носили явно выраженный характер реакции на произошедший кризис, что особенно хорошо заметно на примере борьбы крепостных жандармов с революционным движением. Выявлено, насколько произошедшие изменения соответствовали общеимперским преобразованиям политической полиции, а насколько ‒ были присущи сугубо дальневосточному региону. На примере Владивостокской крепостной жандармской команды показано, в какой степени тайная полиция Российской империи была восприимчива к вызовам войны и революции.

ТАЙНОПИСЬ НА СТАЛЬНЫХ МАГИСТРАЛЯХ: ПЕРЕХВАТ ДОНЕСЕНИЙ, ДЕШИФРОВКА И ЗАЩИТА СВЕДЕНИЙ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫМИ ЖАНДАРМАМИ

П. А. Колпаков — 2024-10-07

Рассматривается деятельность жандармской железнодорожной полиции Российской империи по перехвату антиправительственной переписки и вражеских донесений, их дешифровке, защите информации о перевозках военных грузов на историческом интервале от последнего десятилетия XIX в. до Февральской революции. Обширный пласт ранее не опубликованной делопроизводственной документации жандармских полицейских управлений железных дорог позволил проанализировать примеры тайнописи (криптограмм), использовавшейся революционерами в России. В качестве недостатков применявшихся шифров определены наличие логической связи между буквами исходного текста и позициями в условных алфавитах, а также их устройство таким образом, что каждому шифруемому значению соответствует лишь одна позиция условного алфавита. Боевые группы политических радикалов активно стремились привлечь к сотрудничеству железнодорожных служащих и в особенности телеграфистов для получения и передачи сведений о следовании поездов с ценными грузами для планирования и реализации акций экспроприации. Критическая важность связи в годы Первой мировой войны повысила значимость шифровального дела и дешифровки (криптоанализа). Для шифровки сообщений о состоянии российских железных дорог противником использовался обширный арсенал приемов: замена ключевых слов в текстах установленными способами; применение шифрокниг, содержавших многообразные кодовые комбинации; сочетание замены значений и их перестановки по разработанным матрицам. Война дала импульс развитию тайнописи: с течением времени шифры усложнялись для раскрытия криптоаналитиками. Сокрытие содержания шпионских донесений обеспечивалось не только преобразованием текстов, но и изощренными методами упаковки носителей информации в багаже, среди продуктов питания, применением особых чернил. В ведении дешифровки железнодорожные жандармы в значительной степени были зависимы от особого отдела Департамента полиции МВД и Военного министерства. Эти ведомства предоставляли необходимые ключи. В свою очередь, железнодорожная жандармерия нарабатывала ценный опыт перехвата содержавших секреты писем при их перемещении по «чугунке».

ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНЫЙ ВАНДАЛИЗМ И СЛОМ ЭПОХ: ЕКАТЕРИНБУРГ НАКАНУНЕ РЕВОЛЮЦИИ1

Л. В. Коробицына — 2024-10-07

Статья посвящена феномену историко-культурного вандализма в Екатеринбурге накануне революции 1917 г. Целью данного исследования является изучение антикоммеморативных вандальных практик, направленных на обесценивание и умаление значения символов власти императора и правящего дома, как важного маркера слома морально-нравственных устоев, трансформации исторической памяти и значительных идеологических сдвигов в социуме. Проанализированы статистические данные по уголовным преступлениям, рассмотренным Екатеринбургским окружным судом с 1910 по 1916 г., материалы уголовных дел, содержащих элемент вандализации и оскорбления персоны императора и его семьи, а также периодические издания, опубликованные на Урале с 1910 по 1917 г. Впервые в научные оборот вводятся новые исторические источники, а именно: статистические сведения из ежегодных отчетов Екатеринбургского окружного суда за 1910, 1914, 1915 гг., ведомости о числе и роде преступлений в округе Екатеринбургского окружного суда за 1912 г. и ведомость о деятельности судебных приставов, состоящих при окружном суде за 1916 г. В рамках исследования были привлечены междисциплинарный подход, методы исторического, юридического и статистического анализа. Автор приходит к выводу о том, что Екатеринбургский округ накануне революции 1917 г. был показательным регионом с точки зрения десакрализации царской власти и утраты особого, божественного статуса правящего дома, происходивших на фоне информационного замалчивания и отсутствия жесткого общественного порицания. Акты историко-культурного вандализма являлись одной из форм выражение назревающего в обществе идеологического слома.

СПАСЕНИЕ КРЫМСКИХ РОМАНОВЫХ: ЛИЧНЫЙ ВЫБОР МАТРОСА ЗАДОРОЖНОГО

Н. В. Карушкина — 2024-10-07

Статья посвящена личности матроса Черноморского флота Филиппа Задорожного, который в течение пяти месяцев в 1917–1918 гг. возглавлял команду охраны членов бывшей царской семьи, находящихся в это время в Крыму. Среди них были мать Николая II Мария Федоровна, сестры отрекшегося царя Ксения и Ольга, великие князья Николай Николаевич, Александр Михайлович, Петр Николаевич. Легендарный матрос Задорожный, ставленник Севастопольского совета, сыграл ключевую роль в спасении «крымских Романовых» от грабежей и расстрелов, однако документальные биографические данные о нем до сих пор отсутствовали, что приводило к различным историческим спекуляциям. Автором статьи впервые обнаружены архивные материалы, связанные с Задорожным, на основании которых реконструируется его участие в революционных событиях после Февральской революции и до мая 1918 г. Установлено, что в мае 1917 г. матрос Задорожный был членом делегации Черноморского флота, отправленной на Балтику и в сухопутные части Российской армии для агитации за продолжение войны до победного конца. В дальнейшем Задорожный дважды избирался делегатом Севастопольского совета от партии эсеров и входил в комиссию по охране крепости, флота и города. 30 ноября 1917 г. он был направлен на Южный берег Крыма для руководства командой охраны Романовых. Рассматриваются тесные связи Задорожного с «совдепом» Алупки, которые в том числе позволили ему защитить высокопоставленных арестантов от анархически настроенных членов Ялтинского совета. Личная инициатива рядового матроса спасла многочисленных родственников отрекшегося царя. Все они в дальнейшем отправились в эмиграцию.

НАУКА В ПОЗДНЕСОВЕТСКИХ ВУЗАХ: РЕГУЛИРОВАНИЕ, ИЕРАРХИИ, ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ

И. А. Антощук — 2024-10-07

Данная статья является вводной к тематическому выпуску «Наука в позднесоветских вузах». Опираясь на имеющуюся научную литературу и критически анализируя вошедшие в сборник исследовательские работы, авторы проблематизируют и обобщают малоизученные вопросы институциональной истории вузовской науки в 1950‒1980-е гг. Отталкиваясь от представления о множественных режимах регуляции науки и агентности вузов, опираясь на сочетание «истории сверху» и «истории снизу», анализируя организационные формы наряду с институциональными логиками, авторы показывают, что картина функционирования вузовской науки была гораздо более сложной, чем предполагает тезис о ее «второстепенности» и обособленности от академического и отраслевого сектора. Возрастающая содержательная и организационная комплексность нуждалась в более тонкой настройке управления, однако развитие недирективных механизмов регуляции и неформальных взаимодействий при господстве командно-административных мер лишь частично решало эту проблему и даже приводило к усилению напряжения. Позднесоветский период отличался усложнением иерархии между вузами по объему и характеру научно-исследовательской работы (НИР) и закреплением группы ведущих университетов. Они стали предтечами постсоветских национальных исследовательских университетов. В этот период вузы выработали удивительную адаптивность к изменениям научно-технической политики, однако их агентность характеризовалась реактивностью и скорее поддерживала статус-кво, чем способствовала институциональным изменениям. Позднесоветский период также отметился неявным распространением проторыночных логик и механизмов взаимодействия (конкуренции, хоздоговорных исследований, дискурса эффективности, экономизации, квантификации), что позволяет найти глубокие корни неолиберальных реформ постсоветской высшей школы.

АСИММЕТРИЧНАЯ КОНКУРЕНЦИЯ: КЛАССИЧЕСКИЕ УНИВЕРСИТЕТЫ И БОРЬБА ЗА НАУЧНОЕ ЛИДЕРСТВО В ПОЗДНЕСОВЕТСКИЙ ПЕРИОД1

А. О. Степнов — 2024-10-07

Характеризуется процесс борьбы университетов за научное лидерство в свете государственных подходов к распределению ресурсов на развитие научно-исследовательской сферы в позднесоветский период. Несмотря на то что в еще в 1930-е гг. классическим университетам СССР были возвращены аутентичные очертания, все же приоритет в организации и финансировании передовых научных исследований отдавался Академии наук и отраслевым научно-исследовательским институтам. Данный дисбаланс сохранялся на протяжении всего последующего советского периода. В этих условиях университеты попадали в ситуацию асимметричной конкуренции. Добиваться дополнительного финансирования приходилось, используя доминирующие в советском и партийном истеблишменте представления о критериях полезного научного исследования – дающего быстрый результат и оказывающего заметный эффект в народном хозяйстве. В этой борьбе определились немногочисленные лидеры (не более 10 % от всех вузов), среди которых заметное место занимал ряд старых российских университетов (Московский, Ленинградский, Казанский, Томский). В результате возник крен в сторону прикладных исследований и разработок, а малая поддержка фундаментальных и в особенности гуманитарных изысканий стала последствием поиска университетами своего места в контексте менявшейся политики и общественных запросов. Данная черта характерна и для постсоветских университетов. Находя для себя нишу в советской аппаратной империи, эти ведущие вузы отдалялись от собственного прототипа – канонического образа классического университета. Такой поворот выглядит парадоксальным, учитывая, что зачастую именно данный образ толкал университеты на путь борьбы за научное лидерство.

ИЕРАРХИЯ УНИВЕРСИТЕТОВ ВНУТРЕННЕЙ ПЕРИФЕРИИ В ПОЗДНЕСОВЕТСКИЙ ПЕРИОД: НА ПРИМЕРЕ АЗИАТСКОЙ ЧАСТИ РСФСР

Д. В. Хаминов — 2024-10-07

На выстраивание иерархии внутри советской университетской системы влияло множество факторов, особенно в позднесоветский период (в 1950–1980-е гг.), на этапе завершающего витка советской модернизации в экономике, общественном устройстве, культуре: многоукладность советской экономики, неравномерность социально-экономического развития регионов (как следствие – формирование специфических экономических районов и внутренней периферии), сложная структура административно-территориального устройства в силу огромных и разнопорядковых территорий (союзное государство, которое имело в своем составе другую сложную структуру – РСФСР), колониальный характер освоения и развития азиатской периферии и многое др. В этой связи видится репрезентативным рассмотрение на примере конкретного и уникального в своем роде макрорегиона – азиатской части РСФСР (включающего в себя субрегионы Зауралья, Сибири и Дальнего Востока) ‒ процессы выстраивания такой неоднородной университетской системы и проанализировать особенности иерархии университетов на внутренней периферии советской университетской системы. Это позволит понять, каким образом планировались, организовывались и осуществлялись исследования, готовились научные кадры в университетах внутренней периферии, с акцентом на агентность различных акторов, их взаимодействия и взаимовлияния. Это даст понимание в вопросе о том, как выстраивалась научно-коммуникационная система старых (ведущих) и новых университетов, какие были разрывы и в чем была преемственность в этой иерархической системе. По результатам исследования удалось выявить трехуровневую иерархию советских университетов, а также определить структуру внутренней университетской периферии азиатской части страны в позднесоветский период, проанализировать систему выстраивания взаимоотношений между университетами, выявить в этой модели положительные и отрицательные факторы, влияющие на развитие научно-организационных связей между ними.

«ТРЕТИЙ СЕКТОР»: ВЫЗОВЫ И ПОТЕНЦИАЛ ВУЗОВСКОЙ НАУКИ В ИНЖЕНЕРНО-ТЕХНИЧЕСКОЙ СФЕРЕ ПОЗДНЕГО СССР

Р. Н. Абрамов — 2024-10-07

Статья посвящена характеристике усилий по стимулированию вузовской науки на уровне управления и методической организации научно-исследовательской работы (НИР) в 1960‒
80-е гг. Принято считать, что научно-исследовательская активность в позднем СССР преимущественно концентрировалась в академическом секторе и отраслевых НИИ, тогда как вузы находились на её периферии. Между тем новые исследования показывают, что высшие учебные заведения рассматривались в качестве неотъемлемого элемента системы научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ (НИОКР), и на союзном уровне предпринимались попытки интенсификации вовлечения советских вузов в эту деятельность. Принимались постановления о дополнительном финансировании и стимулировании заключения договоров между исполнителями из вузов и заказчиками из промышленности и отраслевых НИИ. Эта практика стала называться «хоздоговорной наукой», и ее можно рассматривать как включение проторыночных механизмов в сферу НИР. Уделяется внимание противоречиям и барьерам более активного вовлечения вузов в НИР. Советские эксперты отмечали, что финансовые и юридические отделы вузов с определенной осторожностью относились к инициативным и хоздоговорным научно-исследовательским работам и создавали бюрократические задержки при их заключении и реализации. Финансирование по НИРам носило нестабильный характер, что приводило к высокой доле незавершенных НИОКР. Вузовская наука в инженерно-технической сфере также страдала от общих проблем советского НИОКР – разрыва между этапом разработки нового изделия и появления нового изобретения и внедрения его в промышленное производство. Проволочки с внедрением или его остановка приводили к тому, что значительная часть новых разработок, сделанных в кооперации с вузами, оставалась на стадии опытных образцов. Статья основана на изучении материалов позднесоветских публикаций, интервью с инженерами, работавшими в сфере НИОКР в позднесоветских период, и воспоминаниях сотрудников вузов, вовлеченных в НИР.

НЕЗАДАЧИ МАШИННОЙ ПЕДАГОГИКИ В СССР 1960-Х ГОДОВ: ВУЗОВСКАЯ НАУКА МЕЖДУ ТРАНСФЕРОМ И КООРДИНАЦИЕЙ

М. О. Зимирев — 2024-10-07

Статья посвящена истории координации научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ, выполняемых в СССР 1960-х гг. при участии студентов и преподавателей вузов. Устройство позднесоветской вузовской науки рассматривается на примере разработки и внедрения машинной педагогики в Московском энергетическом институте. При описании работы конструкторов обучающих автоматов и теоретиков машинной педагогики, которая велась под руководством секции обучающих автоматов Научного совета по комплексной проблеме «Кибернетика» при Президиуме Академии наук СССР, особое внимание уделяется особенностям технологического трансфера и осложнениям, возникшим на стадии некритической адаптации программированного обучения к реалиям советского политехнического образования. Вузовские лаборатории МЭИ, МГУ и ЛГУ взяли на себя реализацию проекта по созданию обучающих машин и разработке психолого-педагогического обоснования их применения в высшем образовании. Кибернетически ориентированные советские психологи (Н. И. Жинкин и Л. Н. Ланда) отдали предпочтение американскому опыту, скрывая его необихевиористскую основу за кибернетической терминологией. Это вызвало сопротивление со стороны психолога А. Н. Леонтьева, который подключил к проекту педагогических психологов МГУ Н. Я. Гальперина и Н. Ф. Талызину. По результатам развернувшегося в МЭИ эксперимента по внедрению машин в учебный процесс была сделана ставка на дальнейшую алгоритмизацию методов тестирования. Возражая против этого решения, Гальперин и Талызина покинули проект. В неспособности участников сети обеспечить консенсус автор обнаруживает родовые дефекты советской научно-технической координации и одну из причин неуспехов в разработке машин для программированного обучения в СССР.

ПРОЕКТИРОВАНИЕ «ОТВЕТСТВЕННОГО ЗА ПРОШЛОЕ» НЕМЦА В ФРГ В 1950‒1980-Е ГОДЫ: ЭТИЧЕСКИЕ И ПРАВОВЫЕ АСПЕКТЫ

А. М. Давлетшина — 2024-10-07

Рассматриваются практики проектирования «ответственного за прошлое» немца в ФРГ в 1950‒1980-е гг. для выявления диссонанса между правовой и этической оценкой итогов Второй мировой войны, повлиявшего на данный процесс. Для этого анализируются правовые основания проектирования и те сложности, с которыми столкнулась правовая система ФРГ во время судебных процессов над военными преступниками. Рассмотрены этические основания проектирования и основные дискуссии в немецком обществе, оценены результаты проектирования немецкого гражданина, осуждающего национал-социализм и готового нести ответственность за преступления нацизма. Делается вывод о том, что формирование новой постконфликтной культуры, основывающейся на верховенстве гражданских прав и свобод и критическом переосмыслении прошлого, осуществлялось в ФРГ достаточно сложно.
В дискуссиях интеллектуалы активно обсуждали необходимость этического основания общества, но в юридических практиках эти новые основания проекта долго не принимались, так как значительное влияние на осуществление судопроизводства продолжали оказывать идеи юридического позитивизма, согласно которому нужно исходить из буквы закона, а не следовать общечеловеческим нормам морали. Право предлагало другое видение немца – независимого от исторических изменений, которого, следовательно, нельзя осуждать лишь за то, что он жил при национал-социализме. В итоге можно говорить о том, что в ФРГ процесс проектирования «ответственного за прошлое» немца завершился только к концу 1980-х гг., когда был преодолен указанный диссонанс и произошло утверждение либерального подхода в праве.

ПРОЕКТИРОВАНИЕ ЧЕЛОВЕКА В ФРГ И ГДР В 1970-Е ГОДЫ: ОСНОВНЫЕ ПОДХОДЫ И ПРАКТИКИ1

Е. С. Черепанова — 2024-10-07

Анализируются теоретические подходы к пониманию человека и перспективам его развития в ФРГ и ГДР в 1970-е гг. Под проектированием понимаются не только деятельность государственных институтов, определяющая цели изменения человека и способы их достижения, но также научные исследования и дискуссии, в которых осуществляется рефлексия по этому поводу. Свидетельствующие об этом программные документы и тексты философов, социологов и педагогов позволяют реконструировать проект человека, выявить теоретические основания такого видения будущего. Проведенный анализ свидетельствует о том, что в ФРГ произошел отказ от религиозно-философского понимания человека как существа, по природе своей склонного к человеколюбию, имевший место в 1960-е гг. В 1970-е гг. ставился вопрос о возможности пробуждения миролюбия у человека, которому, как предполагалось, присуща природная агрессивность. Имела место также политизация образования, а воспитательная активность педагогов была нацелена на формирование мировоззрения, ориентированного на ключевые либеральные ценности – свободу, демократию и толерантность. В статье отмечается, что в ГДР реализовывались два проекта человека. Первый – государственный ‒ в соответствии с идеей строительства социализма. Подчеркивалось, что только социализм в полной мере может гарантировать мир во всем мире. Второй ‒ в рамках деятельности евангелической церкви, которая по-своему воспитывала молодежь в духе мира. В этом случае имело место иное понимание человека, близкое христианской гуманитарной педагогике, которая в 1970-е гг. уже была непопулярна в ФРГ.

ПИОНЕРСКИЙ ОТРЯД «КАРАВЕЛЛА» КАК КОНТРПРОЕКТ ЧЕЛОВЕКА В УСЛОВИЯХ ПОСТКОНФЛИКТНОЙ СИТУАЦИИ 1970‒1980-Х ГОДОВ

А. С. Луньков — 2024-10-07

Окончание Второй мировой войны определило облик постконфликтной ситуации, сложившейся на пространстве социумов ‒ участников войны. Мы различаем понятия «послевоенная ситуация», т.е. состояние общества периода завершения боевых действий и перехода к мирной жизни, и «постконфликтная ситуация», характеризующаяся переживанием, осмыслением и реакцией сторон конфликта на его ход и исход. В контексте этой ситуации в рамках детско-юношеских организаций различных стран развивались проекты человека, призванные создать нового человека для новой послевоенной ситуации. Однако к началу
1960-х гг. эта ситуация кардинально изменилась. От актуального переживания событий и последствий мировой войны общество перешло к коммеморации, конструированию индивидуальных воспоминаний и коллективной исторической памяти. Детские организации во многих странах стали переходить от проектности к операциональности, т.е. к возобновлению из раза в раз уже имеющегося «шаблона» формирования человека. Началось «серийное производство», воспитание необходимых конкретному обществу людей. При этом в мире сложилась новая постконфликтная ситуация, связанная с внутренними конфликтами в странах Варшавского договора (Венгрия 1956, Чехословакия 1968) и в странах Запада (студенческие движения конца 1960-х). На этом фоне активизируются контрпроекты человека, предлагавшие альтернативный взгляд на методы, форму и содержание воспитания молодого поколения. Таким контрпроектом был пионерский отряд «Каравелла» в СССР. Эта организация имела высокий уровень пассионарности, четкое представление о желаемом будущем и ресурсы для реализации собственного проекта человека. Данная статья реконструирует проект человека, реализованный в этом отряде, и исследует его особенности именно как контрпроекта, который противостоял пионерскому мейнстриму.

«ПОСЛЕВОЕННЫЙ» И «ПОСТВОЕННЫЙ»: ЦЕННОСТНО-ПРОЕКТИВНОЕ НАПОЛНЕНИЕ СОВЕТСКОЙ КУЛЬТУРЫ С 1945 ПО КОНЕЦ 1960-Х ГОДОВ (НА МАТЕРИАЛЕ ИСКУССТВА)1

Т. А. Круглова — 2024-10-07

Рассматривается концепт «поствоенная ситуация» на примере ценностно-проективных тенденций в СССР с 1945 по конец 1960-х гг. Проблематизируется трактовка периода как внутренне связанного в российской социально-гуманитарной литературе и общественной риторике. Указывается на сложную семантику концепта: это период после окончания военных действий (послевоенное время), имеющий четкую границу между двумя противоположными социальными порядками (война и мир), поэтому он относительно краткий. В большинстве историко-художественных исследований весь период с 1945 по 1985 г. частотно называется послевоенным или поствоенным. Специфика советской поствоенной ситуации в статье выявляется путем сопоставления с другими концептами, имеющими в своей семантике префикс «пост-»: посттравматическая и постконфликтная. Обнаружено, что в них необходимо присутствует черта, граница, разделяющая прошлое состояние (травмы, конфликта) и состояние завершения (излечения, разрядки и т.д.). Новое состояние «пост» характеризуется избавлением от власти прошлого и возможностью конструировать будущее. Переходу к новому состоянию способствует рефлексивная работа всей культуры над опытом прошлого. Выдвинута гипотеза о том, что в советской культуре произошло пролонгирование военного опыта и военной риторики на уровне многих страт культурного проектирования. Анализ материала изобразительного искусства и кинематографа доказывает, что война символически не была завершена и сохраняет свое ценностно-проективное значение. Более подробно рассмотрены векторы отношения к войне и ее влиянию на человека на материале искусства послевоенного десятилетия (позднего сталинизма), намечены пути сравнения с периодом оттепели.

СИМВОЛИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА (В) РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ: СОСТОЯНИЕ ТЕОРЕТИЧЕСКОГО И ИСТОРИОГРАФИЧЕСКОГО ПОЛЯ

В. С. Бешкинская — 2024-10-07

Статья посвящена изучению символической политики Российской империи в отечественной историографии последних 20 лет. Рассматриваются теоретические основания исследований культурной памяти, терминологический аппарат и характеристики политологических подходов, которые могут быть применены в исторических работах, посвященных долгому XIX в. Их использование позволяет по-новому проблематизировать вопросы изучения культурной памяти и коммемораций, существенно расширить источниковую базу исследований и, как следствие, углубить представления о политических и культурных процессах, нашедших отражение в публичной символической активности различных акторов имперского пространства. Анализ отечественной историографии последних двух десятилетий демонстрирует трансформации исследовательских стратегий российских историков в работе с данной проблематикой, толчком к чему послужило проникновение в российское академическое поле зарубежных подходов в изучении культурной памяти. Через примеры реперных для понимания этих трансформаций работ описывается процесс эвристического перехода от узкого понимания символической политики как малозначимой составляющей политического процесса к представлению о ее многосторонности, многоакторности и взаимосвязанности с культурной, национальной и социальной проблематикой. В завершении анализируется актуальная для данной темы монография Екатерины Болтуновой «Последний польский король: коронация Николая I в Варшаве в 1829 г. и память о русско-польских войнах XVII – начала XIX в.». Представляя собой пример использования политологического и «смешанного» подходов Р. Уортмана, она наглядно демонстрирует перспективы изучении символических аспектов деятельности самодержавной власти во взаимосвязи с широким кругом вопросов национальной и культурной политики империи.

«РЫЛЬСКИЙ ИМЯННОЙ ГРАЖДАНИН», ГАВРИЛА ДЕРЖАВИН И «ГОРЕСТНАЯ ВДОВА»: НАДГРОБИЕ ГРИГОРИЯ ШЕЛИХОВА В ИРКУТСКЕ И МЕМОРИАЛЬНЫЕ ПРАКТИКИ В РОССИИ КОНЦА ⅩⅤⅢ – НАЧАЛА ⅩⅠⅩ ВЕКА

Е. М. Болтунова — 2024-10-07

Статья посвящена изучению мемориальных практик, развернутых непосредственно в кладбищенском пространстве, т. е. представляющих собой одну из самых ранних попыток осмысления статуса и деятельности конкретного человека. Надгробный памятник рассматривается как совокупность элементов, содержащих смысловую нагрузку (эпитафии, конструктивные особенности, визуальный ряд), что позволяет создать и закрепить определенный образ усопшего. В качестве примера авторы анализируют памятник на могиле иркутского купца Григория Ивановича Шелихова, известного организатора экспедиций в Русскую Америку и основателя Северо-Восточной компании. Памятник, сооруженный на территории Знаменского монастыря в 1800 г., сочетает в себе как черты, типичные для надгробий конца ⅩⅤⅢ – начала ⅩⅠⅩ в., так и уникальные элементы. К числу последних можно отнести указание на авторство эпитафий, размещенных на памятнике, необычное изображение портрета императрицы Екатерины II и фиксация стоимости надгробия на постаменте. Привлечение широкого исторического контекста в связи с деятельностью семьи Шелихова (в том числе его вдовы Н. А. Шелиховой и зятя Н. П. Резанова) позволяет оценить надгробие как попытку зафиксировать вклад покойного в деятельность будущей Российско-Американской компании, что было необходимо для утверждения прав наследников Шелихова на управление последней. В этом отношении особое значение приобрела демонстрация социального капитала семьи на локальном уровне, в Иркутске. Для сравнительного анализа привлекаются результаты полевых исследований, в том числе материалы собранной сотрудниками Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» базы данных «Мемориальная культура в России: надгробия ⅩⅤⅢ – ⅩⅩ вв.».

ВЕЛИКИЙ – ЗНАЧИТЕЛЬНЫЙ – СНОВА ВЕЛИКИЙ: КАК В СОВЕТСКОЙ КУЛЬТУРЕ 1920–1960-Х ГОДОВ ИСКАЛИ МЕСТО В. В. ВЕРЕЩАГИНУ1

О. Ю. Солодянкина — 2024-10-07

Определение «художник-баталист» применительно к В. В. Верещагину (1842–1904) давно стало клише. Однако его история в контексте российской / советской культуры XX в. не становилась, насколько известно, предметом специального анализа. В настоящей статье оно рассматривается как маркер сопряженных политико-идеологических и теоретико-методологических изменений, задававших восприятие личности и творчества Верещагина, прежде всего в профессиональном сообществе историков искусства. Апроприация верещагинского наследия послереволюционной культурой, его оценивание в ряду других деятелей искусства проходили в несколько этапов. В 1920-е гг. Верещагин был отнесен к числу «буржуазных» художников, обслуживавших колониальные интересы российского империализма. Но уже тогда он воспринимался как близкий (порой до степени смешения) к кругу передвижников, а его живопись – как жанровое выражение общей с ними идейно-эстетической программы. Такая амбивалентность во многом подготовила процессы середины – второй половины 1930-х гг., когда на фоне полемики о «формализме» в изобразительном искусстве оценки Верещагина сместились ближе к реалистическому спектру, хотя формально-иерархически он по-прежнему стоял ниже и в отдалении от Репина, Сурикова, Перова, Крамского и других живописцев, безусловно относившихся тогда к категории великих или выдающихся. К концу 1930-х гг., благодаря усилиям искусствоведа А. К. Лебедева (1908–1993), за Верещагиным закрепляется репутация «крупнейшего» или «выдающегося» русского баталиста. Одновременно в его восприятии заметно ослабевает этнографическая / ориенталистская перспектива. В оценках 1940-х – начала 1950-х гг. следы былой альтернативности еще сохраняются, но в атмосфере позднего сталинизма востребованным оказывается батальное начало. Тезис об антимилитаристском значении творчества Верещагина модифицируется в идею о его живописи как средстве борьбы за мир. Складывается и набор дискурсивных формул, которыми в дальнейшем будут описываться место и роль художника в отечественном искусстве. Наконец, во второй половине 1950-х гг., с публикацией обобщающей монографии А. К. Лебедева, формируется представление о Верещагине как о классике русского реалистического искусства, сопоставимом по значению с передвижниками, и «одном из крупнейших баталистов всей мировой истории искусства». Несмотря на неоднозначное отношение к этой схеме в академической среде, именно она легла в основу всех позднейших связанных с художником культурных паттернов и стереотипов.

ГОЛУБЬ КУРЧАТОВА: ФИГУРАЦИИ (ПОСТ)СОВЕТСКОГО ЯДЕРНОГО МИРОЛЮБИЯ1

Г. А. Орлова — 2024-10-07

Статья посвящена риторическим, политическим и этическим запутанностям века атома, воплотившимся в новом понимании мира, ощущении хрупкости существования и ответственности за его сохранение. Отмечая эпистемологические вызовы изучения дискурсивного производства мира в СССР, долгое время воспринимавшегося в качестве одной из самых официозных и индоктринированных практик позднего социализма, автор анализирует непрямые переходы между этикой и пропагандой сквозь призму одного лозунга. Выражение «Пусть будет атом рабочим, не солдатом», появившееся в конце 1950-х – начале 1960-х гг. на транспарантах демонстрантов и стенах строящихся АЭС, а позднее распознанное в качестве высказывания научного руководителя атомного проекта Игоря Курчатова, стало советским атомным императивом и ключевой дискурсивной фигурой (пост)советского атомного миролюбия. Описывая фигурации лозунга в контексте противостояния двух систем, ядерной дипломатии и формирования глобальной повестки использования ядерной энергии в мирных целях, автор демонстрирует, как с помощью новых риторик СССР участвовал в борьбе за значение мирного атома и отстаивал свой моральный приоритет в пропагандистском использовании этого бренда. Фокусируясь на приключениях авторства высказывания, исследователь выявляет их связь с генеалогией морали и выработкой этической позиции, которую советский ученый-ядерщик должен занять между ядерной войной и мирным атомом, не располагая при этом дискурсивным аппаратом ядерной критики и самокритики. Особое внимание в статье уделено вкладу научного журналиста Владимира Губарева в ретроспективное восстановление авторства советского атомного императива. Создавая эту дискурсивную фикцию, один из главных летописцев Средмаша выполнял одновременно пропагандистскую и этическую работу.